Семейщина - Страница 13

К оглавлению

13

— Вот эдак-то куды способнее: со своим припасом. К нам завсегда со своим зельем заезжать надобно, не прогадаешь.

Анисья привела со двора ямщика с баульчиком. — Садись, паря, чаевать, — запросто позвал его к столу Иван Финогеныч.

Урядник развязал баульчик, достал и откупорил полбутылки смирновки.

— Значит, не пьешь, староста? — наливая по стаканчику себе и кучеру, с сомнением переспросил он.

— Нет уж, увольте… Сами кушайте на здоровье.

Урядник выпил, крякнул и закусил малосольным огурцом.

— Хороша закуска! — одобрил он и потянулся к аккуратно нарезанным кусочкам белоснежного свиного сала.

Осушив полбутылки, раскрасневшийся урядник заговорил в приливе словоохотливости:

— Значит, никак не пьешь, староста? Думаешь старую веру тем самым укрепить?.. Так, что ли?

— Так, да не так… Старая вера, оно, конечно… С вином, с новыми порядками вольготности той в жизни не станет… поедать друг дружку зачнем.

— А, — догадался урядник, — так ты за то, чтобы по старинке жить?

— Вот-вот, чтоб без разгульства нечистого век прожить, без нищеты, без раздоров, как деды и отцы наши.

— Не удастся это, мил человек. Не удастся. Жизнь-то, она вперед шагает, на одном месте не стоит.

— Верное твое слово: не стоит она на одном месте. Вот потеснее жить стали, семейщина наша на прииска подалась, сибирский дух обратно с собой несет. Из-за денег и жадобы у нас все хозяйство поди в разор пойдет… Да уж и зачалось, — с надсадой закончил Иван Финогеныч.

— Видишь: и ты согласен.

— А не должно этого быть, я так кумекаю. Урядник пьяно захохотал:

— Кумекай, старик, кумекай! Не возбраняется. — А слыхал ли ты, что железную дорогу в эти края уже прокладывают?.. Загремит Забайкальская область!.. Давно ли в бозе почивший государь император Александр Александрович собственноручно первую тачку земли при начале Великого Сибирского пути сыпал, ан, смотришь, при Николае Александровиче рельсы-то уже к Байкалу подбираются. А скоро и за Байкал, до вас, перемахнут. И загремит ваш край!.. А ты: по старинке… Философья!

— А не Тугнуем ли, часом, железная эта путь пойдет? — ощутив в груди неприятный холодок, спросил Иван Финогеныч.

— Хо-хо-хо! По Тугную пусть буряты скот свой гоняют. Не потревожит чугунка, стороной, слышно, пройдет она — через Петровский завод по Хилку до Читы.

— Бона как! Не заденет, выходит?

— Сама, то есть, не заденет, а людей на земляные работы тысячи утянет. Это почище твоих приисков!

— И я маракую: почище, ваше благородие!

Долго еще разглагольствовал подвыпивший урядник о чугунке, которая-де непременно всколыхнет ветхозаветную семейщину.

Задал урядник Ивану Финогенычу задачу не малую… «Вспять, говорит, жизнь не пойдет… Оно и то сказать: с годами плоше да плоше. Где же бог и его святая правда? — трудно думалось ему в этот вечер, перед сном, на жесткой койке. Он долго ворочался, не мог уснуть, почесывался. — Блохота!.. И думы — как блохи. Жалят, язви их».

6

На другой день поутру Иван Финогеныч стал торопко сбираться по-таежному: на ноги натянул высокие бродни, зипун подпоясал зимним толстым кушаком, велел Устинье покласть в походную его сумку побольше харчу.

— Ты куда, бать? — удивился Дементей.

— Поброжу. Авось чего подстрелю.

— А бульба?

— Успеется! Немного ведь осталось копать.

Дементей дернул плечом: делай, мол, как знаешь, твоя родительская воля, я тебе не указчик, а только — время горячее. Иван Финогеныч неожиданно расхохотался:

— Вскорости на чугунке за козами махать станем… Во как?

— На чугунке? — округлив голубые глаза, обалдел Дементей. Вскинулась и Устинья: коромыслами изогнулись черные, тонкие ее брови.

— Задача, Дёмша? — точно обрадовался Иван Финогеныч. — И всем нам задача выходит: чугунка к Байкалу тянется, по Хилку через Завод пойдет. Урядник вчерашний сказывал.

— Ишь ты… оказия!

— Оказия, сын, язви ее! Жизни поворот наступает.

— Дак наступает… Все едино: жить надо… так ли, этак ли.

— Рассудил! — с гневной дрожью в голосе бросил Иван Финогеныч.

Эта дрожь напомнила Дементею беловолосого деда Савелия: в голосе батьки уловил он тоску по уходящей старине. Давно то было, на Васькиных крестинах; Савельевы слова и собственные думы о нем в памяти погасли, а вспомнил, и уж не ныло, как тогда, в тревоге сердце Дементея.

— Ломать ее, чугунку-то, что ли? — ухватился он за нужный, ему казалось, ответ и батьке и покойному Савелию.

— Ломать не ломать, а мозгой пошевелить след… Как жить-то дале станем?

— Проживем. Хлеба, слава богу, хватает.

— Не об том я, не о хлебе, — осерчал Иван Финогеныч.

— О хлебе вперед прочего толковать надо: с хлебом не пропадем. Другие как — не ведаю, а мы-то уж накопили на свой век всякого припасу!

— Дурак ты, Дёмша! — махнул рукой Иван Финогеныч, толчком толкнул дверь в сени и, нагнувшись, крупно шагнул через порог — с сумкой, с ружьем за спиною…

Через минуту зацокали под окнами копыта его оборского скакуна.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Отслужив миру верой и правдой три положенных года, Иван Финогеныч возвратился в заколоченное оборское свое зимовье. Больше ни за что не соглашался, как ни уговаривали его мужики.

На привычном месте привычная и тихая потянулась жизнь. Засыревшее зимовье снова отогрелось заботами Палагеи Федоровны, благо дров кругом на три века хватит. И снова ходил Иван Финогеныч на зверя, ставил в чащобах, подальше от жилья, капканы, плел морды на оборскую рыбешку, зимами белковал. Но теперь уж не один он появлялся на ближних опушках, на звериных тропах: позади с ружьишком ковылял коренастый, приземистый и широколицый Максим. Хоть и мал парень еще, но к зверованью горазд уродился, весь в деда. Далеко в тайгу Финогеныч не брал его — раненько, — но ружье однозарядное, легкое купить парню перед Дементеем настоял. Он видел в этом добрый знак, говорил с радостной улыбкой:

13