Семейщина - Страница 156

156

Борисов говорил долго и веско — о своей тревоге за судьбу хлебного плана, о возможных происках врага. Враг далеко еще не добит, об этом надо помнить ежеминутно…

— Представьте: на фронте в штабе армии засел неприятельский генерал, — может армия победить? Мне удивительно только, что ни на одном из бедняцких собраний никто не выступил против…

— Вот-вот! — встал Покаля, мощный, грузный, навалился на стол, — вот! Никто, кроме Корнея, слова худого не скажет.

— Брешет! — заревел Корней. — Всем он глаза замазал… Всех сумел эти года улестить своими справками, бывшим своим работникам разные потачки давал. Ради того и работников кой уж год не наймовает, чтоб глаза не кололи, на сынах да племяшах выезжает…

— Правильно! — подтвердили враз Епиха и Ананий Куприянович.

— Дело ясное, — сказал Борисов. — Голосуйте, председатель. Покаля, сгорбленный, страшный, неузнаваемый, стал пятиться задом к двери.

— Воля ваша! — сверкнул он глазами с порога в сторону Борисова. — Что хотите, то и делаете… Ваш закон, ваша власть!

Но его никто уже не слушал…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Еще летом стала примечать семейщина, в Завод по разным надобностям наезжая, — идут с запада на восток один за другим красные длинные эшелоны с красноармейцами; на открытых платформах, задернутые зеленым брезентом, торчат дула пушек, задраны морды пулеметов, в ряд стоят автомобили, военные повозки и полевые кухни, а то платформа во всю ширь занята блестящей на солнце серебристыми крыльями железной птицей, и на тех крыльях крупные буквы: СССР.

— Война? — с затаенной тревогой спрашивали друг друга никольцы, а иные и с робкой надеждой: — Война, чо ль?

Но мобилизации никто не объявлял, запасных советская власть не трогала, все шло своим чередом, по-старому, как все эти годы. Вскоре стало известно, что на маньчжурской границе, за Читою и по Амуру, мутят воду китайские генералы, постреливают и наскакивают на наших… за китайцами потянулись сбежавшие в прежние времена белые офицеры, а за их спиною стоят, подсовывают им порох и пули, большие державы, и в первую очередь неугомонный японец.

К осени, когда на близких границах не в шутку разгорелась война, а в деревне поднялась колготня о ненасытной утробе пятилетки, — «хлеба им, хлеба!» — из горницы Ипата Ипатыча щедрой рукою Амоса, Астахи, Самохи, странников и побирушек начали высеваться в людские уши новые семена, новые слухи, и в тех слухах ожидаемое выдавалось за совершившееся:

— Китайцы-то, китайцы вглубь пошли. Так и прут, скоро весь Забайкал за себя возьмут… и нас…

— Сказано в писании, что как раз об этот год, двадцать девятый, на далеком Востоке возгорится всемирная война, — тогда царству антихриста конец, коммунисты разбегутся, наступит царство свободы под властью президента… Вот оно когда сказание-то сбудется!

— Красная Армия все едино у границы не удержится. Подготовка в Маньчжурии идет огромадная. Войска там всё больше из офицеров… Все державы им орудию дают!

— Против такой орудии красным не устоять!

— Хабаровск окружен китайской армией…

— На линии за Читою поднялись казаки, захватили дорогу…

— Перерезали дорогу, красным капут…

Разноречивые, но грозные в своей совокупности, эти слухи сбивали мужиков с толку.

Ипат Ипатыч разъезжал по деревням, держал совет с пастырями, с начетчиками, с Булычевым, с верными людьми по всей округе. Уставщики накалялись ярой злобой, и каждый кликал по вечерам своих Амосов. В Хонхолое, что ни ночь, пылали избы коммунистов, сельсоветчиков, бедняков. Пастыри в складчину оплачивали поджигателей.

Глядя по вечерам на хонхолойское зарево, никольцы трепетно крестились:

— Не то ли и нам господь уготовал за грехи еретиков?

Многое видел и слышал в других деревнях Ипат Ипатыч, но все это казалось ему только началом: настоящее дело — впереди. Он исчезал из села на неделю, ехал в город к самому Потемкину, — тому-то из города виднее, как и что. Трясущийся, желтый, в драной шубейке, — куда делась былая спесивость богача, потерявшего и капиталы, и вальцовки, и кварталы домов, — разоренный Потемкин принимал Ипата Ипатыча в тесной комнатушке, заставленной иконами, принимал, озираясь на дверь, обо всем как есть расспрашивал…

Однажды Потемкин поинтересовался, много ли на селе оружия.

— Эти года шибко винтовки обирали по деревням, — ответил Ипат Ипатыч. — Воют мужики: волки расплодились, стрелять нечем, поохотиться тоже… Большое стеснение! Которые, однако, попрятали.

— Попрятали? Много ли? — ухватился за эти слова Потемкин.

— Дивно, наши не дураки, семейщина орудию так из рук не выпустит…

Потемкин посоветовал беречь оружие до поры до времени; будет час, оно пригодится. Ипат Ипатыч спросил, скоро ли придет этот час, не пришел ли уж.

— Не-не! — прошептал Потемкин. — Всех надо собрать, всех… Чтоб скопом… несколько волостей сразу поднять. Слышишь, что в России-то деется: гонят всех мужиков сообща на коммунистов работать, всё обирают дочиста… Вот когда до нас это самое докатится, тогда и будет час… Эх, если бы китаец годик повременил… каких-нибудь шесть-семь месяцев, — все бы его поддержали враз, так бы приграничные все бы и поднялись ему навстречу… А счас рановато, — добавил он, и горькое разочарование послышалось в его шепоте, разочарование и досада на слишком поспешивших китайских генералов.

— Как они там?

— Ох те мне, лучше и не говорить, — вздохнул Потемкин. — Бьют их красные… Силы нагнали… Эх, если б через год! Но ты про красную силу молчок, пущай народ думает, что китайцы его выручат. Так-то способнее…

156