Семейщина - Страница 182

182

Ахимья Ивановна тоже получила в кооперации свою долю и под завистливое шипенье баб прошла к себе на низ Краснояра. Бабы кричали ей:

— Кулацких чушек порезали да барствуете! Смотри, как бы эти чушки не стали поперек горла!

— Разве Домнич мало товару получил? Пошто же прочих обошел? Собака, знать, на сене лежит, сама не ест и коню не дает!

— Кто вам-то мешает чушек есть, товар получать? Идите в артель! Кто вам не дает? — отвечала Ахимья Ивановна.

— Нужна твоя артель… Эка ты добрая! — говорили ей. — Голова-то поди дороже артели…

— И-и-н! Чо сказала! — возмущалась она. — Еще неизвестно, чья голова раньше свалится… Подоспеет время — на карачках к нам поползете, проситься станете…

Придя домой, она поведала Анохе Кондратьичу о злобных выкриках баб:

— Завидки их поди берут… Все будто сговорились: грозят головы артельщикам посечь…

— Как же, посеке-ешь! — нехотя отозвался Аноха Кондратьич, он отдыхал на кровати, и шевелить языком не хотелось. — Собаки брешут, ветер носит… Не так-то скоро теперя до наших голов доберешься, за нами вон экая держава, экая сила! — Впервые, может быть, в жизни рассуждал Аноха Кондратьич столь разумно — умные слова будто невзначай слетали у него с языка.

— Я и то думаю, — подтвердила Ахимья Ивановна.

Не дождавшись, когда поспеет самовар, старик захрапел. Говорить, а тем более думать ему сейчас было не под силу. Слова жены не растревожили его, — Аноха Кондратьич и всегда-то держался в стороне от людей, а тут, как началось его артельное счастье, он и вовсе пропускал мимо ушей слушки и сплетни, ни во что постороннее не вникал. До удивления был несведущ он в деревенских делах. Одно, кажется, его только и беспокоило: как управится артель с покосом, со страдой, будет ли урожай и корма к зиме…

Вечером к Ахимье Ивановне заявился дорогой зятек, уставщик Самоха. За последнее время он приходил к ней редко, но все же приходил, не забывал. Тусклые тени лежали на его полном, упитанном лице. «Какой уж месяц он так-то… мается», — соболезнующе подумала она, но чем именно мается Самоха, она не ведала, а расспрашивать стеснялась. Чтоб развлечь сумного зятя разговором, она похвалилась ему сегодняшними своими покупками.

— Доброе житье артельщикам, — разглядывая цветной рисунок ситцевого отреза, покачал головою Самоха. — Всем бы так…

— Это еще что! Вот и свинины отвесил Домнич, — не без гордости заявила Ахимья Ивановна.

— Да на что свинина постом? — изумился Самоха. — Грех стал народ забывать.

— Это верно — грех. Но только мы не едим, — поспешила успокоить уставщика Ахимья. — Разве что Никишка с Изоткой, — им все нипочем, еретикам. Епиха с Лампеей тоже греха не признают… А я вялить повесила вон…

— Да я о тебе с Анохой и не говорю, — чуть улыбнулся Самоха, — знаю, как вы старинные люди… Горько только, что и старики стали постом мясо принимать, иначе зачем бы Домничу резать…

— Принимать, а не есть — какой грех? — вопросительно, с приличествующей робостью, возразила Ахимья Ивановна.

— Да оно конешно… — не желая расстраивать тещу, сказал Самоха, но тут будто кто уколол его: — Опять же сказать, кто и за детей своих в ответе? Отец с матерью — больше некому. Второе дело: — надо знать, что в руки принимаешь. К примеру, эта свинина, откуда она?

— Но ведь это брехня, Самуил Иваныч! — покраснела Ахимья Ивановна. — Кооперация своих чушек выкармливала, а которых, значит, зажиточные сдавали, те государству пошли.

— А народ-то что говорит? — в свою очередь, налился краской Самоха. — Народу все известно! Брехни тут никакой нету. Великий грех краденое принимать, теща, великий… И ты бы, к слову говоря, поостереглась с артелью этой… поостереглась бы это время…

Дальше этого уставщик Самоха не пошел. Ахимья Ивановна видела ясно, что мучит его какая-то тайна, что-то знает он неладное, но что это за тайна, он не хотел или не мог открыть ей с Анохой Кондратьичем.

И верно, Самоху мучила боязнь за судьбу близких ему людей. Если б знали они, с каким трудом удалось ему уговорить Спирьку, Листрата и остальных, чтоб, когда будет подан сигнал убивать артельщиков, не секли головы Анохиной родной семье, да еще безвредному, но его мнению, весельчаку Мартьяну Яковлевичу. Не хотел чинить горя уставщик любезной теще Ахимье Ивановне, не хотел, чтоб кровь близких на него пала, но он ушел, так и не сказав ничего, пряча свои глаза, и у ворот лишь еще раз посоветовал:

— Ты бы, теща, бабам эти дни глаз не казала… на улицу б не выходила…

Проводив зятя, Ахимья Ивановна присела на лавку, грустно призадумалась. Аноху Кондратьича взяла от Самохиных предупреждений боязная оторопь: кому-кому, а уставщику он не мог не верить. Он принялся вздыхать, чмыхать, крутить головою:

— И чего это он, чего?.. Неужто и в сам деле… Хэка, паря!

— Господь знает… — еле слышно отозвалась Ахимья Ивановна.

5

По субботам косцы, по искони заведенному обычаю, возвращались в деревню — помыться в бане, провести воскресный день дома, хорошенько отдохнуть. И артельщики в субботний вечер приехали домой.

После бани Епиха, Егор Терентьевич и Василий Домнич пошли по деревне в ночной обход. Все трое были вооружены. Епиха подался в Албазин, а Егор с Домничем вместе свернули в Закоулок, чтоб в конце его разойтись в разные стороны. Они дошли почти до околицы и собирались уж расставаться, как вдруг внимание их привлек огонек в окне стоящей на отшибе одинокой избы. Они неслышно перелезли из проулка в огород и полынной обочиной подкрались ко двору.

182