Семейщина - Страница 194

194

— Куда, товарищи?.. А, да это Евгеша Романский, — узнал он.

— Жарко тебе, Рукомоев?

— Самое жаркое позади… все кончено… Езжайте, как раз к митингу поспеете…

Он поскакал дальше. Вдоль дороги уходили вдаль желтые, поросшие местами травою, холмы незаконченной брошенной шоссейки.

14

В логу, у Майдана, остановили коней своих четверо вершников. Они не знали, ехать ли им, — а если ехать, то куда, — здесь ли дожидаться наступления ночи. Только у одного из них за плечами берданка — у Листрата. Спирька же кинул свою винтовку во время бегства, а Самоха и Астаха вовсе безоружные утекали. К чему им теперь оружие?

— Что станем делать, енерал? — ехидно спросил Астаха.

— Я такой же генерал, как ты староста! — огрызнулся Самоха. — Делать, делать! Наделали уж… По-моему, так лучше идти повиниться… Вишь, кричат «ура». — Из деревни и впрямь доносились какие-то крики… — Может, простят?

— Они тя простят! — завопил Листрат. — К стенке — вот тебе прощенье!

Спирька тоже не хотел возвращаться.

— Лучше каторга!.. — Он начал материться. — Куда теперь?.. Завлекли!.. Все ты! — ткнул он в бок Астаху.

— Политики, мать вашу в душу!..

Самоха прислушался к бурным крикам из деревни.

— Все равно ведь отыщут, найдут, — пробормотал он, никуда не уйдешь… Никто не пошел с нами. Одни!.. Э-эх!..

Кони переступали с ноги на ногу, — отчего замешкались их седоки?

15

Вечерний сумрак ложился на распаленное дневным зноем небо, на затугнуйские сопки, на оживленную деревню. Никольцы со всех улиц валили к клубу…

Митинг уже начался. В центре толпы, заполнившей всю площадь у клуба, стояла горсточка красноармейцев. Ближе других к бойцам знакомые лица: Василий Домнич, Егор Терентьевич, Корней, Олемпий, Карпуха Зуй, Епиха с Лампеей, Изотка с Никишкой и Фиской, Ахимья Ивановна с Анохой Кондратьичем, — не выдержал на этот раз старик, пришел послушать.

На клубную скамейку встал молоденький, с чистым девичьим лицом, остроносый пограничник.

— Товарищи! — далеко разнесся его звонкий голос. — Красная Армия с мирным населением не воюет… У вас сейчас горячая пора… Работайте, никто вас не тронет… Насильно мобилизованные не будут наказаны, только оружие всем необходимо сдать… Кучка бандитов, кулаков, обманула вас, пообещав вам помощь нашего врага — Японии, а также помощь Красной Армии. — Он усмехнулся углами губ. — Только по несознательности вы могли поверить в поддержку Красной Армией кулацкого бунта. Самая мысль об измене родной советской власти со стороны частей Красной Армии является безумной и, я бы сказал, смешной. Этому мог поверить лишь совсем темный неразвитой человек…

Кто-то уже протискивался с берданкой к оратору… Уже трое положили ружья на землю возле скамейки, и командир отряда отметил что-то у себя в записной книжке. Потом приходили и уходили еще и еще. Сдав винтовки, они скрывались в толпе.

— Видите, мы никого не задерживаем, — продолжал остроносый. — Главари, конечно, будут разысканы и понесут должное наказание, как и сбежавшие ссыльные. Им некуда уйти! Неожиданно донесся грохот отдаленной перестрелки. Толпа насторожилась.

— Вот они что наделали! — сказал остроносый пограничник.

— Не беспокойтесь: это у Хонхолоя постреливают, они, должно быть, вздумали оказать сопротивление… Разве это возможно?

— Куда ж им! — за всех ответила Ахимья Ивановна. — У вас вон пулеметы… А как вы уедете, кто будет артельщиков защищать? Пулемет бы нам один оставили, — со смешком в зеленых глазах добавила она.

— Эх ты, тетка! — отозвался весело пограничник. — Пулемет мы тебе не оставим. Артель и без него сумеете защитить и укрепить.

В такт этим словам Аноха Кондратьич крутил головой, чмыхал:

— Хэка, паря! И без пулемета… это верно. Чо напрасно! Что я и говорил… Разве они теперь могут… Как ведь обманули!.. Хэ-ка, паря!

Мужики тащили винтовки, берданы, дробовики, робких сзади подталкивал Изотка…

Однако не все сбежались на митинг. Одни решили отложить сдачу оружия на завтра, а Митроха с Андроном и Мишкой с видом побитых собак таскали сарафаны, поддевки, курмушки Варваре Егорихе, Домне, Кате Самариной, — торопились, пока мужики на митинге. Они молили баб о пощаде, просили не выдавать их, говорили, что это их антихрист попутал, но всё, дескать, в целости и сохранности.

Павловна тоже не пошла на митинг. Она заявилась в Деревушку, в столь знакомую ей избу покойного Дементея, плакалась Хамаиде Варфоломеевне, бывшей снохе, на горькую свою неудачу, — Мишка все обратно упер, да еще его и притянут за покражу.

— И что только настряпали! Народ зря загубили, — сокрушенно вздохнула Павловна.

Занятая мыслями о своем Василии, уехавшем три дня назад в Завод, — не подстрелили бы его по дороге! — Хамаида ответила:

— Язва с ними! Зато два дня браво пожили… Браво звонили, старинная власть бравая…

Между тем митинг шел своим чередом, и давно уж к обочине толпы подвернула какая-то подвода с тремя городскими при винтовках. Они сошли с телеги и, вытянув шеи, внимательно слушали.

«Кажись, Евгений Константинович? Будто наш первый учитель?» — вглядывался в одного из них Егор Терентьевич.

«Кажись, Андреич? — думала о втором Ахимья Ивановна. — Будто он, будто и не он».

Андреич ощупывал быстрым взглядом толпу, — сколько знакомых лиц, сколько родного, волнующего проснувшимися воспоминаниями в этих лицах! Та же семейщина — да не та! Что-то в ней сейчас, какой-то новый незнакомый свет в глазах! И всё не то… самая обстановка подобных вот чрезвычайных сборищ… И вспомнилось ему: вот так же, тринадцать лет назад, стоял он на тракту где-то недалеко, вероятно, отсюда, и на высокой перекладине брошенного колодца тихо раскачивал ветер повешенны… и кругом молчала пришибленная толпа. Тогда вешали, не разбираясь, не спрашивая, прав ли, виноват ли. Теперь вот застигнутых с оружием в руках отпускают на все четыре стороны… Тогда были белые, теперь — красные, сам народ, могучий, уверенный в своей мощи, не думающий о мести. И это единение армии с народом, только что стряхнувшим с себя дурман нелепого и жестокого обмана, — как все это непохоже на то, что видел он здесь когда-то…

194