Семейщина - Страница 35


К оглавлению

35

Со временем никольцы достоверно узнали: бежал Николай Александрович от городского разора, кинул кирпичные сараи и магазины на сыновей, дома рассовал зятьям. Пощипали, видать, купчишки Николая Александровича, а тут еще беда настигла: старое дело о складе всплывать начало.

Пощипан, да не кончен человек. Ой, не кончен, — многие тысячи в кубышку запрятал!.. И об этом никольцы в конце концов проведали.


Досада Елизара Константиныча на Бутырина, гостя непрошеного, была велика. В самом деле, давно ли он, Елизар, всю округу в ежовых рукавицах держал, на свои пузатые амбары робить заставлял? А приперся этот… и схлынуло счастье!

— Добро бы свой судьбу перебил. А то ведь кто: никонианец, семейской вере постылец и чужак! — лютовал Елизар Константиныч против еретика, от которого всевышний беспременно отступится в решительный и неизбежный час.

Теребя рыжий разлет бороды, Елизар Константиныч становился вечерами в горнице на колени и жадно испрашивал у бога всяческого худа, погибели для лысого городского выродка.

«Что он… кто он? Не сеет, не пашет, мозолей за сохой не набивает. Огород, две коровы да конь с бричкой — все его крестьянство… прости господи! — ища оправдания перед богом своей ненависти, думал он во время молитвы. — Вот спалим… прости мою душу!»

Отсветы будущего беспощадного огня, занявшегося посередь бутыринского двора, казалось, отражались в белесых глазах Елизара Константиныча.

В эти минуты спокойнее становилось его натруженное сердце.


Как-то душным августовским вечером, спустив с цепи псов, Николай Александрович обходил, по обыкновению, задние дворы и службы; заглядывал в каждый затененный уголок меж амбарами и кладовыми. В вечернем воздухе по деревне, от двора к двору, стлался надсадный собачий брех… Темно вокруг: рано укладывается спать семейщина, летом вовсе не вздувает огня.

От заплота к высокой стене двухэтажного главного амбара мелькнула тень, качнулась… скользнула вверх по крутой наружной лестнице.

Стараясь не стучать железной палкой, с которой в обходе он никогда не расставался, Николай Александрович по затенью шмыгнул в дом и вышел оттуда с централкой. С терраски он подслеповато уставился в смутное очертанье лестницы, обшарил взглядом верхнюю площадку, — темно, не видать, хотя во всех окнах дома, по его приказанию, и вспыхнул яркий свет.

Постоял-постоял Николай Александрович на терраске, подивился, как это не учуяли чужого собаки, вернулся на минуту в комнаты, кликнул старшую дочь и показал ей на лестницу:

— Подозрительно, Люда… тень. Полезай, голубчик, а я с ружьем во дворе покараулю… побежит — выстрелю…

Слывущая в семье храбрецом, Люда с опаской, пригибаясь, чтоб не было видно, бесшумно начала взбираться на второй этаж амбара… На площадке — никого, никто не прикасался к тяжелому замку, ни единого свежего пальца на пыли перил.

«Пуганая старая ворона!» — подумала Люда об отце.

Она стала уже спускаться, как вдруг увидала наскоро сунутый в слуховое оконце пук соломы… Снизу хлопнул сухой выстрел. Вздрогнув, Люда вскинула глаза — по крыше, по-над желобом, бежит человек. Во дворе заметались, завыли собаки.

— Убью, подлец! — зашипел с терраски Николай Александрович. — Обратно, Люда… убежал… В другой раз не рискнет под пулю!..

Кто это бежал по крыше, откуда недруг выискался, — тщетно гадали-мучились Бутырины. На другой день веснушчатая щуплая Катя, славящаяся в семье уменьем заговаривать бабам зубы, выведывала так и этак — и ничего не добилась.

Да и кто мог знать, что минувшей темной ночью по бутыринской крыше лазил Елизаров зять Астаха Кравцов? Наверняка это знали лишь двое: Елизар да сам виновник ночного переполоха.

— Обворужен! — досадовал поутру Елизар Константиныч. — Поди ж ты…

Вытянув бабье свое лицо, Астаха тонким голосом в который уж раз жаловался на неудачу… Добро быть у богатого тестя в соседях, добро тянуться за ним в достатке, — Астаха начал уже забирать силу, — но как горько каяться перед первым на деревне человеком: поручение Елизара осталось невыполненным.

6

Под вечер у Елизара Константиныча запросто собрались свои мужики: многочисленные его братья, белесоглазые, как он сам, — один из них, Левон, ходил старостой, — зять Астаха, кривоногий, походка вперевалку, борода серым кустиком, патриарх Панфил Созонтыч, Петруха Федосеич Покаля, мельник Григорий Михайлович… человек пятнадцать расселись за самоваром в расписной широченной горнице.

Швыркали чай мужики, чокались стаканчиками, — тем временем Елизар Константиныч велел жене припереть дверь, никого не впускать, гнать работников со двора подальше и повел речь исподволь.

— Ты посуди, — повернулся он к патриарху, — ты посуди, Панфил Созонтыч: не к месту сел в деревне Бутырин. Ни к чему это ему, и нам пуще того ни к чему, — своих купцов хватит.

— Хватит, — вяло пробасил Созонтыч. — Пошто ж не хватит.

— Я и то говорю.

— Честью его просить — не упросишь такого, — буркнул мрачный Иуда Константиныч. — Ежели пужануть как…

— Пужай, спробуй, — отозвался староста Левон. — Он те так пужанет… пулей! Обворужен. Один пробовал, да обсекся, — Левон лукаво поглядел на Астаху и засмеялся.

— Честью просить не станем, — записклявил Астаха. — У нас разговоры короткие!

— Дурак ты, Астафей Мартьяныч, — громко расхохотался Левон. — Пожалуй, пали его — опять отстроится, ну, в Хонхолой скочует, — какая польза с того? Этим народ к себе не привадишь.

35