Дома, в своей деревне, Ипат Ипатыч каждую обедню завершал теперь пастырским упреждающим и разъясняющим словом, в котором было и проклятие, и угроза, и призыв. Рвал глотку пастырь, тряс седою длинной бородой, — до чего все правда, до чего все жутко, аж мураши по спине…
Однажды он увидал, что распаленная его проповедью паства взволнованно затаила дыхание, и его глуховатый голос задрожал великим гневом:
— Советчики сызнова зачали отбивать народ от пастыря, мутят вас, — не платите-де за уставщика налогу… Не слухайте их! Горе вам будет! Не заплатите — не будем служить… Если вы не защищаете своего уставщика, мы отказываемся сполнять требы… крестить, отпевать, церковь прикроем. Молящиеся повалились на колени.
— Не покидай нас, Ипатыч! — заголосила какая-то старуха.
На другой день после этой проповеди большая группа стариков заплатила по Ипатову окладному листу, — как бы в самом деле не закрыл он церковь и не отказался от исполнения обрядов.
Эта победа будто подхлестнула Ипата Ипатыча. Он имел теперь в руках верное орудие воздействия на темную паству, и он начал пускать его в ход.
Низко пригнулось к земле сумрачное небо. В лицо летели первые белые мухи… Именно в такой день и приехал третий по счету уполномоченный по хлебозаготовкам, доселе неведомый, коммунист Борисов. Деревня отставала, хлеб шел туго, — едва ли не последнее место в районе занимало Никольское по выполнению хлебного плана, — и район прислал сюда нового толкача, энергичного, опытного, политически подкованного, знающего повадки семейщины. На плохом счету значилось в районе Никольское, — кулацкое, тяжелое, трудное село.
В сельсовете царила растерянность, советчики беспомощно разводили руками: не поймем-де, что за оказия такая, почему не везут хлеб мужики. Борисов предложил собрать вечером в избе-читальне актив и немедленно отправился к избачу и к партийному секретарю Василию Домничу.
Покаля сделал все, чтоб главные активисты не были оповещены, зато избач Донской сразу же кинулся к Епихе и Корнею, и втроем они обежали все улицы…
На собрание Борисов явился рано. В читальне топилась железная печь. Было светло и уютно. Нарядно выглядели покрытые кумачом столы. На улице еще не совсем стемнело, и в окна глядел очистившийся от туч темно-синий сатин холодного неба.
У печки устало сидел избач Донской, лицо его было закрыто поднесенной близко к глазам газетой. За столом какие-то два парня резались в шашки. На полу у печки сидели несколько человек в распахнутых тулупах. Пожевывая конец округлой короткой бородки, рябоватый бойкий мужик рассказывал что-то, видимо, смешное. Борисов подсел к печке, но рассказ был уже окончен, и слушатели хохотали.
— Ну, паря Мартьян, и мастер же ты заливать, — сказал кузнец Викул Пахомыч.
— Пошто заливать? Что было, то и говорю. Слова лишнего от себя не прибавлю, — весело отозвался Мартьян Яковлевич.
— А расскажи, Мартя, как вы коней меняли.
— Нет, как вы ланись на медведя ходили.
— Как ты Еремке невесту украл, — посыпалось со всех сторон.
Борисов понял, что весельчак неистощим на побаски. Мартьян Яковлевич не заставил себя долго упрашивать:
— Нет, ребята, я вам хвакт один расскажу.
— Давай, давай! Сыпь!
— Это дело, ребята, ланись было. Помер в Хараузе один мужик. Ну, понесли. И уставщик тут… А дело в аккурат после дождичка было. Грязища! А к могилкам надо по проулку иттить… Ладно, несут. Грязь в проулке почитай по колено. Вот несут они, а один и говорит: «Вот беда-то, где же это мы его понесем?» Только это он сказал, — как вскочит покойничек, да и закричит: — Что вы, мать-перемать, несете да трясете?! Я вчерась эвон где проходил…
Конец Мартьяновой басни потонул в густом хохоте.
— Скажи лучше, Мартьян, как ты анжинера опутал, пусть товарищ уполномоченный послушает.
Долго потешал собравшихся Мартьян Яковлевич забавными историями, и Борисов хохотал вместе с остальными.
В читальню подтягивался народ. Избач зажег еще несколько ламп. У окон глухой стеной стояла темнота…
— Товарищи, наше партийное собрание с присутствием актива будем считать открытым, — объявил наконец Василий Домнич.
В нежданно громком знакомом этом голосе, в том, как Василий окинул всех быстрым взглядом, все почуяли особую важность предстоящего собрания. Избач проворно убрал со столов газеты и шашки, чтобы никто не отвлекался. Стало тихо… Наступают решающие бои, казалось, думал каждый и будто спрашивал себя: готов ли он к этим боям?
Борисов коротко сообщил, как идут в районе хлебозаготовки… Никольское тащится в хвосте, позорит весь район, — неужели в большом селе так-то уж и нет хлеба? Актив обязан налечь на кулацкие хозяйства, пощупать их основательно…
Борисов посоветовал активистам распределить между собою работу по обследованию кулацких дворов, призвал их дружным напором смыть с села позорное пятно.
— Не бойтесь кулачья! — сказал он. — Не пасуйте перед кулацкими угрозами. Я все время буду с вами… помогать, направлять…
К столу, где сидел Борисов, подскочил Корней Косорукий. Он был лохмат, возбужден…
— Мы на сельсовете наметили вот список твердозаданцев. Все они у меня тут, твердики! — взмахнул он белой полоской бумаги. — Покаля многих хотел отвести, но мы перекричали его.
— Оно, конешно, это самое дело, надо бы и Покалю, в этот список. Пошто он не пришел? На вот, читай!
Борисов взял список, прочел всех поименно. Как обычно, Корней переборщил, и активу пришлось его осаживать. Он хмурил брови, кидался в драчливый спор, стучал по столу кулаком: