Семейщина - Страница 162

162

— Стыдно мне, матка! — глядя куда-то в сторону, прошептала она, — велит в больницу идти… вот… — Она чуть взмахнула запиской.

— В больницу?! — всполошилась Марфа.

Но тут откуда ни возьмись вывернулся тот же милиционер.

— Ты всего боишься почему-то, тетка, — проговорил он. — Не надо бояться… Ты показания давать будешь завтра, а сейчас мне приказано проводить вас до больницы, там как раз вечерний прием. Пошли…

В больнице Марья снова исчезла за дверью, — ее утащила за собой докторша в белом халате, и снова мать осталась ожидать в коридоре. Вскоре Марья вышла оттуда вместе с докторшей.

— У нее все в порядке, — передавая Марфе справку, сказала она, — я здесь написала… она девушка…

— Слава те господи! — от полноты материнского сердца перекрестилась Марфа. — А я-то думала, моя девка уже не порожняя… У-у, ирод!

7

В этот же день, несколькими часами раньше Марфы, в Мухоршибирь приехал Ипат Ипатыч с начетчиком своим Самохой. Они завернули к местному уставщику погреться чайком, а затем уж Ипат Ипатыч один пошел до большого начальника товарища Рукомоева с аккуратно сложенной вчетверо бумагой за пазухой.

Покряхтывая, он поднялся по ступенькам крыльца, отворил дверь, и тут дорогу ему загородил красноармеец с винтовкой: — Вам куда, гражданин? — Мне бы до самого начальника, — не очень решительно ответил Ипат Ипатыч.

— Зачем? По вызову?

— Нет, по своему самоличному делу. Из-за стола поднялась молоденькая городского обличья девушка:

— К товарищу начальнику? Как фамилия?

— Брылев, Ипат Ипатыч… уставщик селения Никольского.

У девушки округлились глаза, а губы чуть дернулись в улыбке. Секунду она молча глядела на седобородого старца, потом юркнула в широкие двустворчатые двери. Вернувшись, она пригласила его к начальнику.

Ипат Ипатыч не спеша переступил порог кабинета. За столом, спиною к заиндевелому окну, сидел полнолицый, гладко выбритый военный. Ипат сразу узнал его, хоть и не часто доводилось видеть Рукомоева, зато сколько раз он слыхал о нем…

Ипат Ипатыч сделал вид, что ищет глазами икону в переднем углу, — куда бы перекреститься.

Рукомоев встал, вытянул руку, широким жестом показал на стул против себя:

— Прошу садиться, гражданин Брылев. Чем могу быть полезен?

Ипат Ипатыч пошарил за пазухой и, не садясь, передал через стол хрустящую, чуть приплясывающую в руках бумагу:

— Сан вот сымаю… заявление мое…

— Так, — принимая бумагу, протянул Рукомоев. — Присаживайтесь, — снова пригласил он. — Разговор у нас с вами будет долгий.

Ипат Ипатыч опустился на стул, бросил руки на колени.

— Поздновато спохватились, гражданин Брылев, — пробежав глазами Ипатово заявление, сказал Рукомоев. — Поздновато, говорю, отрекаетесь…

Он встал из-за стола, прошелся взад-вперед по кабинету:

— Давайте побеседуем по душам… нам спешить некуда… Я давно собирался понаведаться к вам в Никольское, хотел на дом прямо… Да вот так и не собрался, — дела. Впрочем, ничто не мешает нам сейчас… Я начну с вопроса: что бы вы, будь ваша власть, сделали, с человеком, который препятствует вам проводить неотложные с вашей точки зрения государственные мероприятия? Мало того, тянет за собою, опираясь на свой авторитет, сотни людей, является, так сказать, главным тормозом, организатором сопротивления? Что бы вы сделали с таким человеком?.. Вы б постарались устранить этот тормоз, изъять немедленно этого организатора!

— Я ж признаюсь… каюсь перед властью. Вот… — Ипат положил ладонь на свое заявление, склонился над ним так, что борода его задела чернильный прибор на краю стола. — Господь-то и покаянного разбойника помиловал. А я ж не разбойник… Я даже вон в восемнадцатом годе уберег наших коммунистов от расстрелу… свидетели имеются.

— Все это так, — усаживаясь в кресло, произнес Рукомоев. — Лучше поздно, чем никогда, как говорится. Но бывает и слишком поздно. О том, как вы уберегали в восемнадцатом — девятнадцатом годах и о покаянном разбойнике мы с вами еще потолкуем, и я не теряю надежды доказать вам, что ваше поведение ничем не отличается от… поведения бандита… — он чуть усмехнулся глазами. — Да, да! Вы уж простите за откровенность! Я привык говорить прямо.

Ипат вздрогнул, откинулся на спинку стула. Рукомоев положил локти на стол, зажал ладонями щеки, неторопливо заговорил:

— Будем до конца откровенны! Вот вы пишете, что осуждаете всю свою предыдущую деятельность, а я, простите, не верю этому. Не могу поверить. Никольское у нас на плохом счету. Подумайте, на протяжении последних лет: поджог школы — раз, убийство председателя сельсовета — два, бандитская шайка — три, кулацкий саботаж — четыре. Это только основное. Неблагополучное село! Трудно представить себе, чтобы вы не знали обо всем этом, не способствовали. Ваша рука во многих подобных делах чувствовалась и чувствуется. Я знаю примеры перерождения человека, но в данном случае разрешите вам не поверить. Я думаю, это — просто маневр. Не так ли?

— Вилять нам не подобает, — глухо сказал Ипат Ипатыч, и кошачьи пронзительные глаза его забегали. — Ото всего сердца…

— Предположим на минуту, что так. Почему тогда сельсовет до последнего дня ощущает организованное сопротивление? Кто-то ведь должен направлять его? Понятно?

— Мы уж забыли, в которую сторону дверь-то в сборне отпишется, — ухватился Ипат за подходящее, ему казалось, слово.

— Не о том я, — презрительно поморщился Рукомоев. — Можно не бывать в совете… напротив, вашему брату лучше вовсе не показываться туда, и тем не менее… Ну, хорошо! — оборвал он себя. — Об этом мы еще будем беседовать с вами. Я вижу: сейчас вы не расположены к разговору по душам. Скажите-ка, что у вас вышло там с этой… как ее, забыл фамилию… ну, с работницей, с подростком?

162