Семейщина - Страница 190

190

У темной лесной опушки желтеет костер…

— Это они! — шепчет Фиска и торопит свои и без того проворные ноги: «Скорей, скорей! Не обогнали б вершники!..»

Далеко, ох, как далеко до этого близкого костра. Только бы успеть вовремя, все кордоны теперь позади!.. Неустанно сечет она своими ичигами степные травы.

A у костра сидят люди, тихий разговор ведут меж собою:

— Пора уж с сеном кончать да на страду, а тут сиди… Давно пора… Неслыханно, чтоб до успенья сенокос растягивали.

— И трава не ждет, и хлеба поспели… После полудня прибежал Карпуха Зуй, да не один, а еще троих привел, выложил все новости.

— Побоялся, значит, Самоха кокнуть вас, — задумчиво в который уж раз сказал Егор Терентьевич.

— Чувствует, чем это пахнет! — сверкнул черными глазами Василий Домнич.

Ни у кого нет тревоги за себя, знают: советская власть не бросит их на произвол судьбы, не сегодня-завтра выручит. Только б не наделали чего бандиты с оставшимися в деревне бабами и ребятишками… Жалеют Донского и Самарина…

— Это им даром не пройдет! — взмахнул непоседливыми своими руками Викул Пахомыч.

— Оно так есть, — проворковал Ананий Куприянович.

— Вот и попраздновали мы успенье, — грустно усмехнулся Олемпий Давыдович.

— Стали б праздновать, кабы не эта заварушка! — повернулся к нему Корней. — Праздник поневоле: ни литовок, ни хлеба…

— Да, пожрать вроде будто не мешало б… Недосуг нам было харч с собой прихватывать, — Егор Терентьевич исподлобья уставился в костер; он, видимо, все еще переживает события прошлой ночи. — Д-да, восстанье…

— Не восстанье, — прервал его Епиха. — Какое это восстанье? Восстанье — это когда задавленные массы, народ, подымаются на своих лиходеев. А какой здесь народ?.. Кулацкий бунт, а не восстание… Генерал Самоха! — Захохотал он вдруг. — Видали вы такого генерала? На его сторону вся Красная Армия переметнулась! — Он обнял за плечи Егора. — Только председатель у нас и сплоховал, — один, кажись…

— Смерти всяк испугается… Что оплошку вспоминать… — понуро склонил голову Егор Терентьевич.

— Будь бы Алдоха жив, разве довелось бы бежать нам… Не посмели бы подняться гады… Живо бы утихомирил их! — раздумчиво произнес Епиха.

На открытом месте мелькнуло темное пятно…

— Кто-то идет!

Разговор оборвался, все принялись следить за приближающимся человеком.

— Да это… баба! — вытянул шею Викул Пахомыч. — Больше никого будто нету… Можно кричать, вдруг до нас?

— Ей, кто там! — закричал Епиха.

— Епиха-а! Это я! — донесся из темноты Фискин голос.

— Никак, Анохина Фиска? — Епиха приставил к губам руки рожком и загудел: — Я-я-я! Не бойсь!..

Фиска побежала к костру, аж сучья затрещали под ичигами.

Растрепанная, потная, она влетела в светлый круг огня и с разбегу повалилась на землю рядом с Епихой. Она ткнулась головою в его колени, и слезы потекли у нее в три ручья:

— Живы! Все живы!.. И ты живой!..

Она гладила его руку, и он, тронутый ее лаской, безотчетно ерошил ее волосы шершавой ладонью.

— К вам счас прибегут… стрелять… тушите огонь… хоронись в лес!..

Викул и Карпуха кинулись раскидывать и топтать ногами костер.

— Молодец девка! — похвалил Викул.

А Фиска все еще лежала головою на Епихнных коленях и шептала:

— Живой ты?.. Не успели они! Я так за тебя думала, так боялась… Пуще всего… Люб ты мне…

Епиха смущенно утирал тылом ладони ее мокрые глаза.

— Люб? Чем бог не шутит, когда дьявол спит! — вырвалась у него неожиданно неизвестно где услышанная, наизнанку вывернутая поговорка. — Отрезанный я ломоть, Анфиса! Хочешь, я тебе жениха присватаю, парень вот, не хуже меня.

— Хочу, сквозь слезы улыбнулась Фиска. — Чтоб такой же… Хоть и не ты, а все же лучше других…

— Обязательно не хуже! — прошептал Епиха с необычной для него нежностью.

Он все гладил ее волосы и пальцами размазывал слезники по ее лицу.

Хвиёха, зять Ахимьи Ивановны, бывший партизан и беспутный мужик, из своеволия и нерадивости отказавшийся войти в артель, не о хозяйстве пекся после раздела с отцом Хвиёха, а глядел, как бы улизнуть куда на заработки, вечно по городам шатался, — Хвиёха вышел потемну в улицу с намерением пройти до тещи.

Едва он сделал от ворот своей избы десяток шагов, перед ним из сумрака появилась коренастая низкая фигура в полушубке.

— Стой, куда идешь?! — закричал коренастый и снял с плеча ружье.

Хвиёха узнал по голосу бурята. От того за версту разило водкой.

«Кого в обход посылают, сволочи! — возмутился бесшабашный мужик. Так я тебя и послушался!»

— А тебе что за дело! Кто ты такой? — надвинулся он на патрульного.

Бурят защелкал затвором.

— Ах, ты так!.. — Хвиёха схватился за дуло и выдернул берданку из рук пьяного. — Думаешь, напялил средь лета шубу, так и задаваться можешь. Нет, шалишь!..

Бурят понял, что ему несдобровать, и кинулся со всех ног вдоль улицы. Хвиёха выстрелил. Бурят скрылся в темноте.

Хвиёха опомнился — что же он делает? Но некогда было рассуждать. Заскочив к себе во двор, он оседлал коня и с берданкой помчался в степь.

По пятам гнались за ним какие-то вершники, и ночь раскалывалась от хлестких выстрелов.

Хвиёха слышал за собою матерные крики Спирьки…

Сам того не подозревая, Хвиёха увел своих преследователей совсем в другую сторону от покоса, где прятались артельщики; он спасся сам и других выручил.

За Тугнуем, будто спотыкаясь о сопки, погромыхивал ворчливый гром.

190