Семейщина - Страница 205

205

Что его, Егора, могло ждать в дальнейшем, не явись на выручку сын? Из председателей его убрали… И вот, слух идет, будут вскорости чистить артель. Кто скажет: не прицепится ли и к нему какая-нибудь новая язва из района, не попомнит ли его обмолвку? Все может случиться! И вылетишь не только из кладовщиков, но и вовсе из артели. «Это у них просто…» С другой стороны, недругов из-за этого колхоза у него развелось видимо — невидимо: старики никак не могут забыть, что он не послушал их, вошел в колхоз, да еще председателем стал, а ведь они то его своим считали, справным хозяином…

Все эти опасения и страхи теперь позади, следа от них почти не осталось: теперь у него, Егора, крепкая опора рядом — сын-командир. И не просто командир, а подымай выше — комсомол! Теперь ему плевать на злобу стариков, на их выдумку о его кулачестве.

В первые дни Егор Терентьевич не отходил от сына. Он часами просиживал с ним, вел обстоятельные беседы, рассказывал и в свою очередь расспрашивал о Красной Армии, о городах, о российских колхозах, которые доводилось видеть Грише летом во время лагерных сборов. Он водил Гришу то к одному, то к другому артельщику, как будто не только его семья, а весь колхоз обязан был разделить с ним его радость встречи с сыном. Делалось это не без умысла: пусть Гриша покажет себя во всем своем блеске, а… потом уж может и заявление писать о приеме.

Егор Терентьевич не скупился на угощение. Он часто звал к себе в гости, а если и сам шел к кому с Гришей, непременно делал крюк до винной лавки.

Как-то раз допоздна просидели они у развеселого Мартьяна Яковлевича. Тот потешал Гришу прибаутками и невероятным историями и так накачался, что Анна поволокла его из-за стола на постланный в сенях тулуп.

— Важно, от это важно! — икал Мартьян, трухлявым мешком повисая на руках жены…

На следующее утро Мартьян Яковлевич заявился к Грише: болела, голова, нужно было опохмелиться.

— Ну и слабый ты, Мартьян Яковлевич… поглядел я на тебя, — улыбнулся Гриша.

— Водка крепкая, я тут ни при чем!

— А ты много не пей, если крепкая. Сколько можешь, столько и выпей. Знай себе меру… как я.

— На то ты командир, поученый человек.

— Э, брат, эти разговоры мне не по душе. И ты не меньше моего на своем веку повидал, не прибедняйся где не надо. — Гриша по-отцовски исподлобья глянул на собеседника и опять улыбнулся ясными глазами.

Улыбнулся и Мартьян:

— А ну давай опохмелимся, что ли?

— Это можно, немного.

— Да, конечно, немного, чтоб на другой бок опохмелка не вышла, — рябоватое лицо Мартьяна собралось гармошкой.

Они стали опохмеляться втроем: Егор, Мартьян и Гриша, — и медленно потянулась застольная беседа — как вчера, как все эти дни.

Гриша выспрашивал, как работала артель на сенокосе и во время страды, и не переставал изумляться:

— Как?! Все скопом и работали?

— Сообща, по-артельному… как следует, — не без гордости отвечал Мартьян Яковлевич.

— Без разбивки на бригады?

— Какие еще бригады, — не знаем! — огорченно воскликнул Мартьян.

— Никто нам не объяснял, — подтвердил Егор Терентьевич. — Я тебе уж сказывал: скот у нас на Тугнуе, там бабы и девки.

— Вот, значит, и бригада, животноводческая бригада.

— Пущай так, — согласился Мартьян Яковлевич. — А мужики сообща пашут, косят… Чем плохо?

— Когда колхоз небольшой, и без бригад обойдется, — пояснил Гриша, — а если в артели сто, к примеру, дворов да посеву тысяча гектаров, — тут уж, как ни вертись, доведется на бригады разбить всех… Не будет же хлеб у Дыдухи ждать, когда вы на Богутое управитесь. Надо всюду разом начинать, если время терять не хотите, боитесь морозу.

— Мороз — оно главное! — вставил Егор Терентьевич.

— Вот то-то! Да и без мороза осыплется, если перестоит. А что артель наша расти будет, в этом не сомневайтесь. Сами же говорили, что тащат уж заявления, просятся.

— Дак и просятся, — подтвердил Мартьян Яковлевич, — раз мы им показали… будешь проситься!

— Вот видишь! А чем дальше, тем все больше показывать на примере будете, как лучше хозяйствовать: артельно или в одиночку, — тоном учителя сказал Гриша. — Хоть и семейщина, а глаза-то у нее не в кармане, — увидят и валом повалят… С весны придется бригады создать.

— Да уж, видно, доведется, — кивнул Мартьян Яковлевич.

— И еще надо будет одно дело провести у нас. Вот, слышал я, делили вы доход по едокам. Неправильно это, кулацкая уравниловка называется. Добро, что вы народ всё свой, дружный, работали все на совесть, а когда много вас накопится, да лодыри заведутся вдруг… как тут поровну делить? Один как конь возил, а другой с ленцой, лишь бы время провести… Как тогда? Не придется тогда поровну, по едокам, делить урожай, потому обида выходит настоящим работникам, поблажка лодырю.

— И верно! — подкинув двумя пальцами в рот конец бороды, тряхнул головою Мартьян Яковлевич.

— Еще бы не верно! Сейчас, когда вас полтора десятка хозяев, каждый друг за дружку ручается, да и доглядывать может. А когда станет сотня — пойди погляди, узнай каждого… Тут учет нужен строгий. Учетчиков заведем, бригадиров, в правление настоящего счетовода посадим… Каждому артельщику книжку дадим, станем записывать его выработку.

— Ну и голова у тебя, Григорий Егорыч! — восторженно воскликнул Мартьян. — Тебя бы председателем поставить, живой бы рукой порядок произвел…

Егор Терентьевич долгим взглядом поглядел на сына.

— Не моя это голова, — скромно отвел похвалу Гриша, это у нашей партии голова. Это не я придумал, — партия.

205