Семейщина - Страница 207

207

— Вороны тоже летают, — произнес, чтоб не остаться в долгу, Ванька.

Ему не хотелось ударить в грязь лицом в присутствии красивой, непостижимо влекущей его девушки. Он продолжал сидеть.

— Видали вы такого! Огрызается, а сам ни с места. Да пойдешь ты? — крикнул Епиха и легонько стукнул парня тылом ладони по плечу.

Ванька, будто нехотя, поднялся и пересел на лавку близ Фиски, влево от нее. Он был смущен до предела.

— Вот красная девица! Ух! — облегченно выдохнул Епиха.

Заскрипела дверь, и в избу вошли Егор Терентьевич с сыном. Гриша был одет по-военному.

— Еще одного женишка бог несет! — привскочил на кровати Епиха.

— Что ж у вас, сватовство затеялось? — перекрестившись и поздоровавшись, покосился на молодых гостей Егор Терентьевич.

— Это я смехом, — ответил Епиха. — Ну, здорово, Гриша, проходи, гостем будешь. И до меня, значит, очередь у тебя дошла?

— Дак и дошла. Все собирался к тебе, да чуть не полмесяца и просбирался, — сказал Гриша и, поздоровавшись с Епихой за руку, сел на лавку вправо от Фиски.

— Я слыхал, что прибыл ты. Значит, думаю, зайдет… — приступил Епиха к разговору с новыми гостями.

— Обязательно, как же могло быть иначе! — грубоватым своим голосом согласился Гриша и метнул глазами влево: между ним и Ванькой Сидоровым сидит ядреная красотка, кажется Анохина дочка.

Как изменились все за годы его отсутствия! Ванька настоящим мужиком стал, усы изрядно пробились, а эта… почему он раньше не замечал ее?

«Что у них тут… сидят как сычи, — подумал он. — Неужто правда сватовство?» И он завистливо смерил Ваньку колючим взглядом.

Фиска слегка повернула к нему голову… Неприметная была вовсе девка, а как расцвела! Гриша сдержанно кашлянул в ладонь и тихо спросил: — Кажись, Анохи Кондратьича дочь?

— Его. Угадал…

Фиска попеременно глядела на парней, словно взвешивала их, — который больше стоит, который крепче может в сердце войти?

Из кути появилась Грунька. Она оперлась рукою на угол печи, прислонилась щекою к ее горячему гладкому боку. Кончик ее вздернутого носа и глаза были красны от непросохших слез. Во взгляде, устремленном на Ваньку, вспыхивали злые огоньки. Непередаваемая боль и гнев душили ее.

Ванька тревожно и виновато шевельнулся на лавке: он чувствовал во взоре любимой вполне заслуженный упрек. И все же он не мог отвести глаз от Фиски.

Груньке почудилось, что он сравнивает их обеих и что сравнение это не в ее пользу. Где же ей тягаться с зеленоокой румяной Фиской!

Четыре пары глаз вели одним им только понятный безмолвный разговор.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Ночью по деревне бродит волк. Мягко ступая лапами, он идет вдоль гуменных прясел, осторожно пробирается на задние дворы, откуда тянет запахом коровников, свиных засадок, — мясо, добыча влекут его. Густые тени осенней ночи скрывают его волчий обход. В улицы, хотя и безлюдны они, волк решается выходить лишь в редких случаях… Он очень стар, этот матерый волк. В открытой степи не житье ему, он отбился от стаи, где каждым щенок выхватывал у него из-под носа добычу во время набегов на пасущиеся табуны и отары. Он не мог уже участвовать В жарких схватках у трупов задавленных лошадей, — он выходил из этих схваток с окровавленной мордой и без единого куска теплого мяса, он был вечно голоден и зол. Голод пригнал его в деревню, здесь он прочно обосновался: днем лежал у околицы в густом коноплянике, а когда выдергали коноплю, перекочевал в ометы соломы на гумнах. Днем он отсыпался, но сон его был чуток и тревожен: как бы люди или собаки невзначай не открыли его убежища, а ночью выходил на поиски пищи.

Пища давалась ему с трудом: нужны были большая сноровка, хитрость и осторожность. Он недаром прожил долгую жизнь: сноровка у него была, хитрость — тоже. Но что волчья хитрость в сравнении с людской? Коровники и омшаники, за стенами которых слышалось блеяние овец, постоянно запирались на ночь, запирались крепко, надежно, а во дворах бродили сторожкие псы. Разве может он соперничать с хитростью людей? У них все заранее предусмотрено. И по части осторожности люди, обошли его, волка… Он ненавидел людей и боялся их. Случалось, встретится ему ночью в узком проулке человек. Человек остановится, увидав перед собою пару горящих угольками глаз. В глазах волка вспыхнут ненависть и страх, и он, косясь, прянет назад или в сторону и, мотнув ушастой головою, кинется через прясла.

Старый волк старательно избегал людей. Едва учует он приближение человека, — бесшумно отступает в непроницаемую тень или бежит без оглядки в свое дневное логово. Некоторые люди — редко, правда, не все — обладают счастливой для волков привычкой носить в губах крохотный огнистый светлячок. По этому светлячку, качающемуся в улице, он заранее узнает, куда идет человек, и безошибочно определяет его путь. Огонь во рту — разве это не еще одно доказательство таинственной силы человека? И не из того ли огонька берет свое начало стремительный взмах пламени, вылетающего из какой-то палки? Впрочем, нет, — он как-то видел, что пламя метнулось в его сторону, а светлячка во рту не было.

Ночью человек редко появляется на улице, еще реже на гумне. Зато у него есть собаки, которые спят неизвестно когда. Хитер человек! Он умеет охранять свое добро, и пища дается поэтому с большим трудом.

Однажды волку посчастливилось забраться в полночь к буруну. Тяжестью своего тела он проломил на краю деревни ветхую лубяную крышу коровника и очутился в стайке. Не медля ни минуты, он прыгнул буруну на спину, насел на него, стал давить и душить. Бурун страшно замычал, заметался, всполошил собак… По всему порядку поднялся такой невообразимый лай, что волк испугался и убежал. А все из-за чего: у него не хватает зубов, и он не смог быстро перегрызть буруну горло, пресечь его рев. Что толку для него в том, что хозяева прирезали истерзанного буруна, — мясо досталось не ему…

207