Семейщина - Страница 224

224

Епиха порою даже сердился про себя на сестру: «Что-то долго ты, девка, с горем своим расстаться не можешь… Весна-то, погляди! Вышла хотя бы куда… Довольно уж! Я ли с Лампеей не повесил из-за тебя замка на рот? Какого рожна тебе еще нужно?» Сердился он, но чаще всего тревожился: доколе же это будет продолжаться и куда приведут сестренку ее тоскливые думы?

Епиха старался рассеять Грунькину печаль, отвлечь ее от лихого недуга: он часто рассказывал ей о делах артельных, пытался пробудить у нее интерес к ним, он приводил домой пересмешника Мартьяна Яковлевича, и тот, как всегда, был неистощим в веселых побасенках, в рассказах о невероятных приключениях. Зимою он попробовал было пристроить ее на ликпункт — пусть грамоте выучится, может поумнеет, отойдет, увидит, что свет не в одно окошко светит. Но Грунька решительно воспротивилась, — и на завалинку-то ей выйти не хочется, а тут надобно в клуб бегать, на людях сидеть… мужики, парни, девки!

Лампея, всегдашняя Епихина помощница, разом подхватила его начинание, — он-то и дома почти не бывает, а она с Грунькой бок о бок в избе, целый день вместе, — Лампея как бы продолжала неоконченные Епихины разговоры об артели и ликпункте. В свободную минутку Лампея брала в руки газету, начинала читать. Целую охапку их приносил Епиха еженедельно домой. Их доставлял из Хонхолоя разъездной почтальон по подписке правления артели…

Оба, Епиха и Лампея, один дополняя другого, неприметно подтачивали Грунькину печаль. В конечном счете они добились-таки своего: к весне Грунька дала согласие посещать ликпункт, в это время как раз производился прием новой партии неграмотных. По вечерам Грунька стала ходить в клуб, учиться. Обучалась она с обычной своей старательностью, но печать замкнутости и отчужденности все еще лежала на лице ее.

Укладываясь спать, Епиха шептал жене:

— Подается, кажись… подается!

— Подается, — радовалась вместе с ним Лампея. Епиха не оставлял уж с этих пор Груньку в покое, ко всякому интересу тянул ее. Вот почему, когда услыхал сквозь сон далекое тарахтенье тракторной колонны, он растолкал не только Лампею, но и Груньку и велел им обеим лезть за собою на крышу амбара, Грунька терла ладонями глаза, со сна в темноте было трудно что разглядеть, она ничего не понимала, только слышала доносящееся с Тугнуя беспрерывное урчание.

— Трактора! — сказал Епиха над самым ее ухом. — Вон там на низу, у мельницы… вон, вон!

Грунька повернула голову в ту сторону, куда указывал брат, — светлые точки парами плавно качались над темной степью и плыли-плыли. Грунька зажмурилась.

— Какой свет-то! Как их много! — проговорила она.

— Будет больше. Это начало только… Вот жизнь настанет, помирать не захошь! — воскликнул Епиха. — Ни помирать, ни горевать… Умные люди сказывали: пахать на них ребятишкам впору… А как пашут-то!.. Урожаи пойдут!

— Обучать народ на них будут? — спросила Лампея.

— Беспременно, а то как же! Молодятник на трактор сажать станем.

Грунька слушала брата, безотрывно глядела на уплывающие огни, и что-то мягкое, овеянное грустью, подступало к ее сердцу. Будто манили те огоньки, влекли за собой, но… куда? И когда через два дня Епиха сказал за обедом о том, что ему поручено подобрать ребят для обучения на тракторе и что он пошлет в МТС не только парней, но и девок, если, конечно, найдет подходящих, — Грунька вскинула на него спрашивающие и удивленные глаза.

— Да, да, — горячо воскликнул Епиха, — и девок! Не хочешь ли попробовать? Немудреная ведь штука…

Он не отводил от нее подзадоривающего взгляда.

— Что ж, впиши, — уронила она неожиданно.

— Ладно, — просто сказал Епиха и удовлетворенно выпятил губу.

4

Авторитет Гриши Солодушонка среди артельщиков беспрерывно возрастал. Шутка ли сказать, сколько полезных новшеств предложил и осуществил он! Начать хотя бы с бригад. Правда, не сам Гриша до них додумался, — советская власть так постановила, — все же Гриша первый в деревне заговорил о них, и это его старанием разбили артельщиков на бригады. Потом Гриша придумал контору. Кооператив-потребиловка уступил артели половину бутыринского обширного дома, там эту контору и открыли. За деревянной загородкой у небольшенького стола посадили счетовода, поставили в углу шкаф для разных артельных бумаг, для трудовых книжек, а на стену повесили портреты вождей. По утрам в конторе начали сходиться правленцы, бригадиры и конюхи для получения распоряжений, здесь же стали и заседать, отсюда потянулись нити управления и связи к кладовой, к кузне, к конным дворам, к МТС. Словом, контора вскоре превратилась в центр всей артельной жизни. Пустой бутыринский двор артель приспособила под хозяйство второй бригады…

Да мало ли придумал хорошего Гриша Солодушонок! Глядя на красных партизан, обзавелись конторой и закоульцы, в том же бутыринском доме, через стенку. И у них появились и конные дворы, и бригады, и счетовод, и трудовые книжки, — никак не хотелось Мартьяну Алексеевичу отставать от соседей, ударить лицом в грязь перед Епихой и Гришей. Хоть и показное все это было, больше для начальства, чем для души и стариков, которые совсем на другое толкали, все же возрадовался и возгордился Мартьян Алексеевич. Теперь не так-то просто его из председателей выкурить, он дело свое исполняет… Не хуже Епихи с Гришей управляется со своей артелью!..

Гриша, демобилизованный командир и комсомолец, в первые же месяцы завоевал себе среди артельщиков непререкаемый авторитет — и не только среди красных партизан, но и среди закоульцев. Иные из закоульцев с завистью поговаривали:

224