Семейщина - Страница 284

284

Анадысь он сказывал: опять в Москву надолго собирается, — вставила Ахимья Ивановна.

— Вот-вот! — кивнул головою Никишка. — Заведем другую пластинку.

Патефон играл и пел без умолку до тех пор, пока, убаюканный музыкой, маленький Петрунька не заснул на руках у бабушки.

6

Зимний ремонт тракторов шел своим чередом…

Никишка приходил из Хонхолоя домой лишь с субботы на воскресенье. Первым делом он забегал на почту, — нет ли письма из Москвы. Письма не было, и дома Никишка выглядел хмурым, недовольным, то и дело накидывался на жену и мать, приглашавшую бабку-знахарку к больному Петруньке.

— Угробите парнишку, вишь закричался!.. Слушали бы лучше, что фельдшер говорит, давали бы лекарства. Разве этих баб урезонишь! Им хоть кол на голове теши… они все свое! — серчал Никишка.

Грунька укоризненно глядела на него.

Он подмечал в себе неожиданную неприязнь к своей умной и любящей подруге, — она, как гиря на ногах, вниз тянет. «Туда же, к бабке! Поучи такую, повези в город!» — мысленно язвил Никишка, хотя кому-кому, как не ему, было знать, что именно Грунька постоянно возражает против знахарок, таскает больного мальца к фельдшеру Дмитрию Петровичу… Однако Никишка никогда всерьез не думал бросать ее. Напротив, он представлял себе свое будущее так: вот он уедет в город, может, в Москву, — эх и далеко до нее! — потянет за собой Груньку, — без нее тоскливо, — будет сам учиться и ее учить… А страшновато о Москве думать, — как песчинка затеряешься там. Андреичу хорошо: он ученый человек… Впрочем, именно на него и рассчитывал Никишка, крепко надеялся: братан поможет обосноваться, устроиться…

Никишка давно уж написал братану в Москву, запросил его, как поступить в школу, где учат на летчиков, а попутно просил купить ему ручные часы…

Долгожданный ответ наконец пришел. Андреич коротко сообщал, что для поступления в летную школу нужна не только техническая подготовка, знание мотора, — это у него, братана Никифора, бесспорно есть, но и общеобразовательная, — этого-то как раз и нет. Андреич советовал за зиму подналечь на грамоту, на чтение, на учебу. Часы он обещал прислать недели через две.

— Часы… это ладно, — вертя в пальцах письмо, раздумчиво произнес Никишка. — А вот с кем подучишься? Как же добиться обладания рукотворной железной птицей с мотором вместо сердца? Вот летом шли они целой стайкой, строго гудели в высоком небе — шли к недалекой вражеской границе, готовые защищать родную землю. Провожая их глазами, Никишка вспомнил тогда далекий успеньев день, день подавления кулацкого мятежа: спокойно едет одинокий красноармеец с винтовкой за плечами по затихшей улице. Что будет, если такой взлетит? Не затихнут ли буйные ветры в вышине, уступая дорогу? Дух захватывает!.. Увидав самолеты, пуще прежнего загорелся Никишка…

— Нет! — не раз стискивал он зубы, — от Красной Армии меня оторвали — от этого не оторвете! Своего добьюсь!

Вот так же было и сейчас. И Никишка не заметил, как смял в комок московское письмо…

«Да-а… — шагая с почты домой, размышлял он, — зима эта будет последняя здесь. Весной — в Москву. А ежели не весной, то… на выставку пошлют, — все равно не вернусь. Годик-другой шофером поезжу, наймусь куда-нибудь… подучусь… братан поможет, а там — полетим…»

Никишке казалось, что он принимает окончательное решение. Груне с Петрунькой в этих мечтах отводилось скромное место. Он возьмет их с собою, на харчи он всегда заработает, а там видно будет. Пусть Грунька сидит пока, нянчится с мальцом, растит его.

— Там поглядим, как дальше, — прошептал он…

В декабре, когда в далекой Москве отгремели пронесшиеся от моря и до моря величавые слова новой конституции, Никишка услышал в клубе МТС радиопередачу из столицы. Чей-то дружеский голос призывал молодежь великой страны дать ей полтораста тысяч летчиков.

— Полтораста тысяч… ого! — загорелись Никишкины глаза. — Вот когда и мне в стае соколов место найдется…

7

В начале нового, тридцать седьмого года, собираясь в родные края, к себе на чикойский молибденовый рудник, — истекал срок его командировки, — инженер Михаил Андреич получил в Москве новое письмо от брата. Никишка подробно описывал страду, — комбайны работали хорошо, молотьба шла в самом лучшем виде, вот только скирдовка вначале немного затянулась, и урожай нынче — куда с добром. Никишка сообщал, что его премировали патефоном, что ручные часы он получил и премного благодарен, а брат, председатель Изот, тоже купил часы-ходики, повесил их на стену около шкафа и теперь, значит, в избе у них двое часов…

Но это были не главные новости: большая половина письма была отведена Анохе Кондратьичу. «Батька жег на полях солому из-под комбайнов, — писал Никишка. — Придя домой, старик взялся за обычное свое дело: стал ладить грабли для бригады. Так он проработал весь день до самой ночи. В половине первого ночи он залез на печку, где сушилась пшеница, помешал ее, слез, лег на кровать. И минут через пять послышался тяжелый хрип! Мать с Грунькой испугались, мы подскочили. Мать стала будить, закричала: „Батька, батька!..“ А он — уже упокоился, как лежал, так и помер… будто спит. Мне отца жалко. Отец был хороший, очень хозяйственный. Но ничего не поделаешь! Я считаю: он умер хорошей легкой смертью, не хворал, не маялся… Тихая смерть!..»

Андреич ответил письмом, полным сочувствия, сообщил, что скоро приедет…

8

Через год нетерпеливая Никишкина мечта осуществилась. Очкастый Андреич захватил его документы с собою в столицу, и передового тракториста зачислили в летную школу.

284