Семейщина - Страница 72

Благословив трапезу, Ипат Ипатыч заводил разговор о том, что не плохо бы в помощь Булычеву снарядить в город, втиснуть в правительство дотошного своего мужика, способного в крестьянском деле:

— Ну, министром не министром, а каким бы ни на есть управителем…

Уставщик явно намекал на Дементея Иваныча. Гости подхватывали эту мысль и, подвыпив, начинали упрашивать хозяина.

— Добро бы, — захлебывался тонким своим голосом Астаха, — добро б, Дементей Иваныч!.. Ты да Булычев, — супроти энтой силы не шибко-то попрешь. По-своему повернули бы новую власть…

Дементей Иваныч подливал гостям самогона.

— Соглашайся, а мы с Ипатом Ипатычем напишем Булычеву, чтоб вытребовал тебя в город, — гудел дородный Покаля.

Мощной копной возвышался он над столом. Прежде чем опрокинуть в глотку ковш самогонки, — а он пил только ковшами, — Покаля выпивал залпом полстакана растопленного сметанного масла, оттого никогда не хмелел.

Дементею Иванычу льстило предложение уставщика, но он отнекивался, отшучивался, — на кого бросишь хозяйство, без головы, известно, ноги не ходят.

— Велика честь, да не нам ее, видно, несть! Тяжеленько. Булычев поучен, а мое ученье — аза в глаза не видал.

Он не говорил ни да ни нет, и это еще больше распаляло мужиков.

— Пособим, коли что! — ободрял Покаля.

— Не сумлевайся… не ершись! — зудил писклявый Астаха. Дементей Иваныч ловко отводил беседу в другое русло, спрашивал всеведущего пастыря:

— Откуда такое, ты скажи нам, Ипат Ипатыч, прозвание идет: читинская пробка?

— Как же не пробка, — поглаживая пятерней пушистую свою бороду, разъяснял уставщик, — за Читой лежат земли, подвластные буферному правительству. Всюду там до самого моря это же красное управление, партизаны, а соединиться никак не могут… Она пробка и есть.

— Попробуй-ка выбей ту пробку! — хохотал Астаха. — Японец, он те выбьет. Он те соединится!

— Слышно, — мечтал вслух опьяневший мельник, — посулился японец снять атамана из Читы и верхнеудинское правление хоть до Владивостока допустить, ежели только признают наши министры царевы деньги…

Хозяин и гости подхватывали пьяный бред мельника. У каждого в пузатых сундуках лежали толстые пачки красненьких, четвертных, сотенных. Отчего ж не потешить себя приятной сердцу мечтой?

— Вот бы браво! — восклицал Дементей Иваныч.

— Чо ж не браво! — заливался Астаха. — Тогда мы с тобой Бутырина капиталом задавили бы, в бараний бы рог согнули.

Он никак не мог расстаться с давней своей враждой к Бутырину…

Гости расходились иногда в полночь. Дементей Иваныч не тужил о потерянном времени. Старательный Василий с Мишкой и двумя работниками ночевали на пашне, — пахота шла своим чередом. Изредка разве заворчит Дарушка:

— Что это люди скажут, — вёшная, а он…

— Дура, ты и есть дура! — осекал ее Дементей Иваныч. — Что можешь ты понять в государственном деле!

И опять преждевременно веселился Дементей Иваныч. Хоть и нет совета, а председателем остался все тот же бешеный староста Мартьян. Хоть и нет анафемской безбожной власти, а красный флаг над сборней так и не спустили, только в углышке того флага нашили синий квадрат с белыми буквочками — ДВР.

Беспощаднее прежнего крушит Мартьян самогонные аппараты… Богатые мужики стали увозить их в хребты, на заимки, на Обор, на Учир, на Мурзан к братским, — хоронили кто куда мог, подальше от Мартьяна, курили самогон за десятки верст от человеческого жилья.

5

Вешние денечки греют душу… Любо глядеть с покатой сопки на волнующую ширь Тугнуя. Насколько хватает глаз, степь покрыта зелеными травами, будто мягкий ковер разостлал кто под ногами. В высоком синем небе проносятся на север крикливые косяки гусей, выводки уток. На олоньшибирском озере, на Капсале поди колгочут, играются желтоклювые турпаны, — они прилетают раньше всех, едва снег сойдет.

Дементей Иваныч вздыхает: не до Капсала ему теперь, Капсал пускай молодых забавляет, — сколько ребят уехало уже на озеро с дробовиками. В старые годы любил наезжать туда и Максим. При воспоминании о любимом сыне-охотнике у Дементея Иваныча словно бы заболело сердце.

«Фу ты, язва, война эта!.. Вот и Федотку опять забрали…»

Низко-низко шумит гусиный треугольник. Дементей Иваныч осаживает Капелюху, приподымается в стременах, поспешно сдергивает с плеча дробовик, — гулко ахает в горах раскатистый выстрел, и, кувыркаясь, колотя себя подбитыми крыльями, срываются вниз две трепещущие птицы. Стая круто взмывает в самую синь.

По-ребячьи радуясь удаче, Дементей Иваныч глядит, куда упали гуси, направляет коня в ту сторону — к тальниковому колку. А ведь ружье-то он взял так себе, на всякий случай… Ездил он в хребет не на охоту, — здесь в Косоте, у него припасен лес на новую избу. Валили его прошлым годом, великим постом, а вывезти все недосуг было… Хорошо высохли бревна.

Капелюха осторожно ступает под гору. С Тугнуя тянет ветер, несет запах полыни, тонкий и пряный аромат богородской травы.

Подобрав гусей — «то-то дичины нажарим!» — Дементей Иваныч подгоняет лошадь, спешит домой.

Лес он нарубил добрый. Теперь надо плотников сговорить — да и, не мешкая, к делу. Уж теперь-то он не кинется вторично в ноги рехнувшемуся старику.

Краска бросается в лицо Дементею Иванычу: и как он только мог… В памяти всплывает все, что было зимою. А известно что: красная власть побила белую власть, старому батьке вышел от красных великий почет за большую подмогу. Кто ж его, старого, знал, — может, ущеми его, пожалуется товарищам. И что бы ему, Дементею, было тогда, — съели бы вовсе! Кто он для них? Последний человек! И вот довелось кланяться.