Семейщина - Страница 226

226

«Неужто это правда?» — мучился Гриша, и его кидало в жар.

Страдать от неизвестности пришлось недолго: кругом заговорили вдруг, что Фиска выходит замуж за Ваньку Сидорова и что свадьбу решено сыграть на второй день рождества. Гриша осторожно проверил этот слух у Епихи — тот, не таясь, подтвердил и даже хвастанул, что это его рук дело и он приглашен на свадебный пир.

Все было ясно, — дальше спрашивать никого не стоит. В этот вечер Гриша напился в дым и так расшумелся под Анохиными окошками, что Ахимья Ивановна не на шутку испугалась за целость стекол.

Но и убедившись наконец, что Фиска навсегда потеряна для него, Гриша не перестал появляться по ночам на Краснояре…

5

Неспроста запомнилась Егору Терентьевичу чистка закоульской артели, — и впрямь была она горячая. Покрутился в те дне Мартьян Алексеевич, закоульский председатель, — никогда, кажется, в жизни не доводилось ему этак хлопать глазами перед начальством, как в этот раз. Собрания шли людные, колготные. Выступали на них не только свои, но и красные партизаны и единоличники.

Сами закоульцы обрушивались на Куприяна Кривого, — ему доверили артельных коней, а какой за ними уход? Кони сдавались ему при вступлении в колхоз добрые, сытые — почему же теперь у некоторых ребра наружу торчат? От красных партизан поднялась Марфа, бывшая строчница, та самая, дочка которой пособила Епихе вывести на свежую воду уставщика Ипата, — она корила Куприяна за старую его, всей деревне известную, дружбу с Покалей, богатеем и контрой.

— Это не штука, что Покаля удавился, туда ему и дорога! — звонко закричала Марфа. — А корешки его крепко сидят… и в колхоз еще позалезали!..

Напала она и на самого Мартьяна Алексеевича, — зачем пригрел он у себя в артели бабу лиходея Спирьки? Бандита Спирьку на десять лет сослали, Пистя его с трудом в деревне удержалась, — нельзя было такую брать в колхоз. И как можно запамятовать, что Пистя к тому же дочка купца Астахи Кравцова? Она скрывала своего батьку-злыдня, когда тот сбежал из ссылки. А зачем он сбежал? Чтоб вместе с Самохой бунт против нашей власти поднять, народ обдурить, да и снова на шею ему петлю накинуть!

Столь же страстно говорила Марфа и против Сергушихи, жены некогда сбежавшего в Монголию семеновского головореза Сереги.

— Всех их метлой из артели, поганым помелом! — кричала Марфа. — Теперь нам нечего их бояться, не прежнее время… Сами мы хозяева, сами колхозники! Просить к ним с поклоном не пойдем: дескать, примите, не дайте с голоду околеть…

Единоличники в один голос напустились на Цыгана:

— Вору Яшке первый потатчик!

— Сына-разбойника сколь лет укрывал, ворованное помогал ему сплавлять…

— Поделом Яшку-бандита сослали… А почему батьку его пальцем не тронули?

— Такой жива рука по миру артель пустит… А его еще, долгоязыкую контру, в правление посадили!

— Кто и пойдет в артель, ежели там Цыган верховодит? Оттого и сумление у нас… через это самое…

Крутился Мартьян Алексеевич, речи такие слушая, ох, как крутился, изворачивался он! Пуще всего хотелось ему отстоять Цыгана, но при уполномоченном-то не шибко разойдешься: как бы самому не вылететь. Все же и Пистю, и Сергушиху, и Куприяна Кривого удалось ему спасти от вычистки. Не спас он только Цыгана да двух стариков живоглотов, бывших Астахиных прихлебателей. Не смог он уберечь их, — слишком уж очевидны были для всех, особенно для наезжего начальства, их темные дела в прошлом и непримиримость в настоящем. Никто не поверил Цыгану, когда попробовал он прикинуться артельным старателем. Не вышло это у него, не получилось… Зашумел-загалдел народ, не дал ему говорить:

— Пой, пой!

— Чтоб вор да вдруг честным стал!

Перед тем как шмыгнуть в народ, скрыться с глаз уполномоченного, Цыган кинул колючий взгляд на председателя Мартьяна…

Что и говорить — чистка у закоульцев получилась горячая, с паром и жаром, как хорошая баня. Однако после нее все остаюсь по-старому. Не успело районное начальство за околицу отбыть, а уж Цыган своих верных людей на совет собрал. Тут был и Куприян Кривой, и вычищенные старики, и председатель Мартьян Алексеевич. Старики выглядели обескураженно, пришибленно: не ожидали они, что выметут их вон из артели, опозорят перед всей деревней. Неважно чувствовал себя и Куприян — всю душу ему за коней вымотали, а эта горластая Марфа, припомнив Покалю, вогнала его в пот. До чего злопамятен народ — не дай бог ему на язык попасть, чуть было не съела баба! На волоске висел он, и сорвался бы, не вступись за него председатель Мартьян… О Мартьяне Алексеевиче и говорить нечего: он был смятен до крайности, — не заронил ли он своим заступничеством искру подозрения против самого себя в голову уполномоченного?

«И так плохо, и этак плохо… повсюду край», — думал Мартьян в отчаянии.

Пасмурнее осенней тучи сидел он перед Цыганом и его гостями. И только сам Цыган казался, как всегда, степенным и независимым, — этому словно и горя мало, что вычистили его.

«Как с гуся вода, — с завистью и злобой подумал Мартьян Алексеевич, глядя на витую внушительную бороду Цыгана, на его голову, посаженную глубоко и плотно в мускулистые, тяжелые плечи. — Адали бурхан братский… Кряж!»

Цыган обвел всех черными, пронзительными глазами:

— Слава богу, пронесло тучу. Теперь и за дело приниматься пора. Вёшная не за горами…

— Дак и не за горами, — трескучим, торопливым своим говорком подтвердил Куприян.

— Это не штука, — стараясь казаться спокойным и солидным, продолжал Цыган, — не штука, говорю, что я теперича не с вами… все едино, я с вами! — возвысил он свой натужный голос. — Им нас не разлучить! Как держались вместе, так и будем: держаться… Надобно нам беспременно показать народу, что артель — одна погибель, разор, антихристова выдумка… Не упустить вёшную… Как думаешь, Мартьян Алексеевич?

226